Под звездой Ильязда

Наталья Гончарова нарисовала молодого Илью Зданевича в виде ангела с крылами за спиной и пером в руке. Серж Фера изобразил его в виде человека-птицы, в котелке и с листками доклада в руке. Михаил Ле-Дантю в 1916 нарисовал приятеля в бурке с пастушьим посохом на фоне барашка и гор. Пабло Пикассо к свадьбе Зданевича и Элен Дуар в 1968 потрудился над офортом для их пригласительных билетов на торжество, где Илья Михайлович предстанет нагишом — в виде коренастого грузного античного пастуха с посохом. Без этого «ангела небольшого роста и наглого певца», как сказал о нем его друг, поэт Игорь Терентьев, будет неполной не только русского футуризма, но и европейского дадаизма и книги художника — livre d’artiste — в ХХ веке.

Тем ценнее выставка «Ильязд. ХХ век Ильи Зданевича», открывшаяся в Галерее искусств стран Европы и Америки XIX — XX веков ГМИИ им. А.С.Пушкина, первая масштабная ретроспектива его творчества в России. Впервые собраны и показаны все книги (числом 21) в жанре livre d’artiste, изданные Зданевичем за 35 лет (из собраний Бориса Фридмана и Георгия Генса), рисунки, графика, рукописи, афиши из коллекций из архива Ильязда во Франции, французских частных собраний, РГАЛИ, Санкт-Петербургского государственного музея театрального и музыкального искусства, Музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме, архива CHANEL (Франция).

Кураторами проекта стали Борис Фридман, Виталий Мишин, научным консультантом выступил Режис Гейро (Франция), крупнейший специалист по творчеству Зданевича. В России Илью Зданевича знают как писателя (его романы, стихи, речи, письма выходят у нас с начала 1990-х), одного из теоретиков футуризма (именно он запустил в оборот у нас это словечко, подхватив его у Маринетти), популяризатора «всёчества», одного из первооткрывателей Нико Пиросмани и автора первой монографии о творчестве Наталии Гончаровой и Михаила Ларионова…

И, конечно, как участника бурного диспута в московском Политехе в марте 1913 года. Тот диспут был приурочен к открытию выставки «Мишень», и на нем мишенью разъяренных зрителей стал эпатировавший публику Ларионов. Илья спас художника от готового опуститься на его голову стула, со всей горячностью 19-летнего студента ринувшись в схватку лектора с разгоряченной публикой, когда в ход пошли все подручные боевые средства, вроде стульев, стаканов, блюдечек и даже пюпитра. Меж тем Илья Зданевич знаменит еще и как дизайнер тканей, работавший для Дома Шанель, и как основательный византолог, который вычерчивал детальные планы обследованных им византийских, грузинских, армянских и испанских церквей… И рисунки Зданевича, и образцы тканей, и даже фотографии Габриэль Шанель в костюмах из этих тканей, можно увидеть на выставке. Равно, как чертежи храмов, выполненные им с тщательностью профессионального архитектора. За 1930-е годы он сделал около 150 планов старинных храмов.

На выставке их, конечно, всего несколько. Но строгость чертежей удивительным образом перекликается с четкостью структуры «книг художника». И все же чертеж здания и макет книги не столь различны меж собой, как образ футуриста и «архивного юноши», любителя древности. Но, похоже, для самого Ильязда — так он представил себя на одной из лекций в Париже 1922 года — в этом сопряжении не было конфликта. Есть поразительное признание в его письме к матери в 1913 году: «Я очень печалюсь, что не родился древним римлянином. Ибо обязательно бы стал «неистовым» трибуном». Это отчасти объясняет, каким образом этого пылкого футуриста и поэта занесло на юридический факультет Петербургского университета. Но гораздо важнее, что этот пассаж объясняет сплав страстей и рационального расчета, вкуса к публичным выступлениям и организаторской рутине, южного темперамента и кропотливых исторических штудий, что так характерен для Ильи Зданевича.

Между прочим, эта «примерка» на себя образа римского трибуна, это ощущение античности как «своего» пространства, сближает Ильязда с поэтическим поколением начала XIX века. Поколения, которое, конечно, предпочитало Апулея Цицерону, но для которого республиканские идеалы и представление о гражданском долге, свободе и ненависть к тирании прочно соединялись с сюжетами античной истории. Вообще-то ему не было нужды сетовать. Конечно, дореволюционный Тифлис, где Илья Зданевич родился на излете XIX века, в 1894 году, в польско-грузинской дворянской семье, не древний Рим, но он был одним из самых фантастических городов многонациональной Российской империи. О тифлисской жизни героя рассказывает экспозиция в начале выставки. С афишей в Боржом-парке (1919), с рисунками Михаила Ле-Дантю, погибшего на Первой мировой, с шаржами Игоря Терентьева и Зигмунда Валишевского, с книжками Алексея Крученых и самого Зданевича…

К тому же роль «неистового» трибуна Зданевичу вполне удалась. Если в России он выступал с докладами о футуризме, «всёчестве» («всёчувстве» — как написано на афише вечера Гончаровой), то во Франции он был одним из организаторов вошедшего в историю вечера дадаистов в Париже 1923 года под названием «Бородатое сердце». Того самого, что закончился потасовкой, сломанной рукой одного из поэтов и вызовом полиции. А после войны, в 1946, Зданевич собирает силы «старой гвардии» авангардистов для полемики с леттристами во главе с Исидором Ису, который заявил о перевороте в поэзии, словно до него не было ни русских «заумников», ни итальянских футуристов, ни дадаистов… Антология «Поэзия неведомых слов» (1949), в работе над которой Ильязд смог привлечь самых известных художников, стала весомым аргументом в споре. В этой книге стихи Алексея Крученых, например, сопровождает графика Джакометти, строки Велимира Хлебникова — офорт Марка Шагала, текст Антонена Арто — работа Жоржа Брака, стихи самого Ильязда проиллюстрированы Фернаном Леже, а на строки Тристана Тцара наложены «буквы» и «точки» цветных офортов Жоана Миро…

Любопытно, что в антологию включены стихи второй жены Ильязда, юной нигерийской принцессы Ибиронке Акинсемоин, приехавшей учиться в Сорбонну, попавшей в нацистский лагерь и умерший вскоре после освобождения от туберкулеза. Линогравюра Анри Матисса сопровождает строгую ритмику строк ее стихов. Для этого издания Ильязд заказывал футляр из пергамента, в который вкладывал пять тетрадок со сложенными вчетверо листами… Пергамент, разумеется, опять-таки отсылка к древности, к старинным рукописям и драгоценным иллюстрациям. И надо сказать, не единственная в его изданиях livre d’artiste.

Среди книг, которые Ильязд сделал с Пикассо, выделяется издание «Худая» (1951). В основе — книжка 1630 года, написанная неким Адрианом де Монлюком и найденная Зданевичем на букинистическом развале. История дамы, переживающей из-за своей худобы, обрамлена офортами с рисунками рыцарских поединков, напоминающих разом наскальные рисунки, образы кубистов и орнаментальные вставки средневековых манускриптов. В выборе текстов Зданевич почти непредсказуем. В его изданиях можно обнаружить трактат о балете времен Людовика XIII или, например, либретто балета XVII века давно забытого поэта из Тулузы Рене Бордье. Балет по его либретто «Рассказ о севере и холодных краях» был поставлен в Париже в 1626 году в Париже. Зданевич превращает строгую ритмику королевского представления в два листа стихов, написанных на странном языке с использованием только 27 слов. Слова при этом спускаются на листе, подобно актерам, выходящих друг за другом на сцену в танце. Весь балет — на двух листах, словно двухактный спектакль, где вместо занавеса — офорт с нежнейшим зимним пейзажем Камиля Брийена. Того самого, кто придумал слоган дадаистов «Запрещено запрещать».

Понятно, что Зданевича манило сближение балета и заумной поэзии, страницы и сцены, уникального издания — и волшебного представления… Ну, а как вам сближение livre d’artiste с астрономией? Ну, где Зданевич откопал историю о скромном астрономе-любителе XIX века Эрнсте Вильгельме Леберехте Темпеле, открывшем пять астероидов и 12 комет, что, впрочем, никак не повлияло на снобистское отношение к нему высоколобых профи? Чем привлек Ильязда этот законченный неудачник — даже открытый им между Марсом и Юпитером астероид немецкие ученые переименовали? Своей неземной страстью или даром наблюдения за светилами? Или тем, что по профессии он был литографом, то есть имел отношение к книгам? Именно в книге Ильязд и Макс Эрнст создают ему памятник. Письмо превращается в космос. На другом листе слова и буквы выстраиваются в каре «расчетов». На следующем рисунок находит место в пространстве строк и таинственных знаков…

Эта «космическая эпопея от Ильязда и сюрреалиста Эрнста завораживает строгостью и алогичностью. Она выглядит живым воплощением motto Зданевича: «Да здравствует заумь, но организованная, а не случайная». Выставка в ГМИИ им. А.С.Пушкина следует этому завету. Ее строгая трехчастная композиция (футуризм до 1920 года, парижская жизнь до 1940, раритетные «книги художника», созданные с 1940) обещает наслаждение тем, кто, как скромный астроном-любитель Эрнст Темпель, ценит возможность наблюдать, видеть и открывать новое. Благо из «беззаконных комет среди расчисленных светил» искусства ХХ века Илья Зданевич остается одной из самых притягательных.