20.06.2017
Новый детектив Ю Несбё, роман века от Алексея Слаповского, история эмигрантки на фоне Америки 1950-х от Кольма Тойбина и «Неаполитанская летопись» Густава Герлинга-Грудзиньского — одного из главных авторов польской литературной эмиграции: «Газета.Ru» выбрала пять книг, которые стоит прочитать за лето.
«Жажда» Ю Несбё
Норвежский детективщик Ю Несбё собаку съел на социальных нуарах, в которых коррупция и гипертрофированное насилие идут рука об руку с детективной интригой, порой вытесняя ее на второй план. «Жажда» стала одиннадцатой книгой серии о следователе Харри Холе, но от нее по-прежнему невозможно оторваться, несмотря на неизбежную вторичность сюжетных ходов и образов.
В самом начале «Жажды» мы видим героя остепенившимся, завязавшим с выпивкой и счастливо женатым преподавателем Полицейской академии,
который посадил собственных демонов под домашний арест и думать не хочет ни о каких убийствах. Но пока по Осло расхаживает маньяк-«вампирист» с железной челюстью в кармане, Харри Холе вновь предстоит ненадолго стать тем сыщиком, соединяющим цинизм и сериальный лоск доктора Хауса с наблюдательностью Шерлока Холмса, — то есть таким, каким его полюбили читатели.
Однако новый криминальный роман Несбё замечателен не столько обращением к жанру социального памфлета (начальник полиции здесь подтасовывает данные о количестве преступлений, чтобы пробиться в министры, в то время как глава следственной группы отчитывается перед репортерами в эфире скандального телешоу), сколько демонстрацией разнообразных личин зла:
от целой галереи психопатов, посещающих одного психоаналитика, вплоть до самого Харри Холе, с интересом разглядывающего в себе ту же зависимость от насилия, что испытывают пойманные им маньяки.
И если «вампирист» Валентин Йертсен, оставляющий на месте преступления кровавые «инсталляции» из обескровленных тел своих жертв, порой выглядит чересчур буднично, то Харри Холе, одержимый навязчивым желанием остановить убийцу даже ценой жизни немногих свидетелей, сам постепенно перевоплощается в фигуру инфернальную.
Такое двойничество для Несбё не новость. В каждой своей книге он конструирует мрачный мирок, где все насквозь прогнило и в каждом доме развешано по ружью, которое того и гляди выстрелит. Здесь каждый случайный прохожий может обернуться кукловодом, пишущим сценарии убийства, заедая кровавые подробности пиццей в местной забегаловке. В каждом персонаже Несбё вскрывает тот болезненный нарыв, который открывает перед героем пространство почти безграничных сюжетных возможностей.
Читатель в конце концов вынужден метаться от одного сюжетного капкана к другому вплоть до финальной развязки, которой будет предшествовать еще дюжина ложных.
Но при этом «Жажда» меньше всего похожа на садистский аттракцион, каким обычно предстают скандинавские детективы. Хотя режиссировать сцены убийств Несбё умеет не хуже итальянских классиков жанра джалло, все-таки психологические травмы и моральные терзания героев интересуют его чуть больше, чем кровь и кишки.
«Бруклин» Кольма Тойбина
Ирландец Кольм Тойбин владеет широчайшим диапазоном тем — от биографии Генри Джеймса («Мастер»), с которым его роднит интерес к образу «новой» женщины, до истории гомосексуализма («Любовь в темные времена: Жизнь геев от Уайльда до Альмодовара»). Но
лучше всего ему удаются истории героев, вынужденных тащить на себе груз прошлого, тоскуя и в то же время отвергая его.
Эйлиш, главная героиня романа «Бруклин», который недавно экранизировал Джон Краули, живет в ирландском захолустье, где найти пристойную работу — такая же несбыточная фантазия, как девичьи мечты ее подруг о счастливом браке. На дворе 1950-е. Ее отец умер, старшие братья отбыли на заработки в Англию, а покинутая мать намертво вцепилась в оставшихся с ней дочерей, одной из которых приходится содержать семью, фактически отказавшись от личной жизни. Однажды она встречает священника, приехавшего из Америки, который, подобно Крестной Фее, помогает Эйлиш эмигрировать в Нью-Йорк. Попрощавшись с матерью и сестрой, она нехотя уезжает, хотя «сама предпочла бы остаться, жить в этом доме, обойтись без новой одежды и обуви». Но однажды, когда Эйлиш уже практически становится воплощением американской мечты, трагические события заставляют ее вернуться в Ирландию.
Застряв таким образом между старым и новым мирами, Эйлиш оказывается вписана в излюбленный Тойбином конфликт между болезненным стремлением к близости, утраченному дому и семье и внутренней свободой. Параллельно повествование обрастает россыпью небольших сюжетов о социальных и расовых предрассудках, бытовавших в США 1950-х.
Так, покупательницы универмага, в котором работает Эйлиш, возмущены тем, что тот начал обслуживать афроамериканок; ирландцы с недоверием посматривают на итальянцев и наоборот.
Однако антураж и историческая достоверность — последнее, что интересует Тойбина. Он описывает будни эмигрантки без суеты и треволнений, лишь иногда драматизируя ее тоску по родине. Сложные чувства просачиваются в его роман как будто исподволь — им, казалось бы, нет места в этой изящной конструкции. И хотя порой проза Тойбина выглядит чересчур уж мелодраматической, она сильна именно этой банальностью, стройностью и сочувствием к главной героине — со всеми ее поисками идентичности, ограниченными маминой юбкой.
«Неаполитанская летопись» Густава Герлинга-Грудзиньского
Густав Герлинг-Грудзиньский (1919–2000) — одна из главных фигур польской литературной эмиграции ХХ века. Он писал метафизические новеллы, притчи и рассказы, напоминающие иной раз Эдгара По, иной — Генри Джеймса. Две его главные книги — это
записки о советском лагере «Иной мир» (писатель был арестован НКВД в 1940 году по обвинению в шпионаже), идущие в одном ряду с «Записками из мертвого дома» Достоевского и «Колымскими рассказами» Шаламова,
и многотомный «Дневник, писавшийся ночью», который Герлинг-Грудзиньский вел более четверти века. После войны писатель вместе с женой поселился в Лондоне, а с 1955 года жил в Неаполе, вторым браком женившись на дочери итальянского философа Бенедетто Кроче. Именно неаполитанские закоулки стали главной декорацией его «Дневника, написанного ночью».
«Неаполитанская летопись» представляет собой коллаж, составленный польским писателем Мариушем Вильком, который отобрал наиболее интересные, на его взгляд, записи из «Дневника», посвященные Неаполю. Такое собирательство само по себе похоже на ритуал: составитель следует за автором по пятам, пытаясь схватить ускользающую личную историю и помножить ее на историю города, страны, мировой культуры в целом.
В результате рождается особый род путеводителя, в котором координаты и культурные коды внутренней географии встречаются с географией внешней и раскрываются через нее. Нехитрые на первый взгляд описания — вилла «Тритоне», «Мизантроп» Брейгеля, хранящийся в Национальной галерее Каподимонте, — встраиваются в биографию, становятся с ней одним целым. Память порождает сложносочиненный клубок культурных аллюзий, а нищета и мытарства города отражаются в личном опыте автора.
«Неизвестность» Алексея Слаповского
Писатель и сценарист Алексей Слаповский как никто другой умеет играть с разнообразными стилями и модусами письма: в его арсенале есть «поэма бунта» («Поход на Кремль»), «плутовской роман» («День денег») и «повесть современных лет» («Первое второе пришествие»). В 2017 году, когда только ленивый не спекулирует на юбилее русской революции, он выпустил книгу с подзаголовком «роман века», в которой попытался осмыслить минувшее столетие. В ее основе — история пяти поколений семейства Смирновых, которая начинается с полуграмотного крестьянина Николая, погибшего в период ужесточения репрессий. От него в книге остается дневник, кривенький и косноязычный, состоящий лишь из редких «итогов года» — 1918-го, 1919-го и так далее вплоть до смерти героя. Его сменяет дневник его сына-чекиста, исполненный комсомольского задора, и интервью, которое правнучка Николая берет у своей бабушки.
Слаповский чередует фронтовые письма с рассказами писателя-неудачника, дневники — с протоколом судебного дела (одного из внуков арестовали за подделку произведений искусства),а завершают роман тексты, стилизованные под посты в социальных сетях.
Эта языковая полнота и разнообразие, конечно, делают книгу примечательной. Да и сама идея рассказать историю страны через эволюцию языка неплоха, но «Неизвестности» для ее реализации, очевидно, не хватило масштаба. Дело в том, что Слаповский — мастер коротких форм, из которых он и конструируют свои романы, раз за разом складывая новую мозаику портретов, голосов и судеб. Здесь же сюжеты вписаны в этот лингвистический пир абы как, а жонглирование стилями под конец и вовсе начинает утомлять.
«Дом на краю ночи» Кэтрин Бэннер
«Дом на краю ночи», дебютный роман молодой британки Кэтрин Бэннер, — это идеальный пример «пляжной» прозы, герои которой день и ночь едят рикотту, предаются страстям и тщательно оберегают семейные тайны, попутно любуясь огнями расположившейся неподалеку Сицилии. В 1914 году врач Амедео Эспозито прибывает на сицилийский островок Кастелламаре, где разносимые местными жителями сплетни уже неотличимы от древних мифов и легенд. Однажды в семье доктора и местного графа одновременно рождаются малыши, ни один из которых, увы, не похож на графа, и Амедео оказывается в опале. Вместе с женой ему приходится восстанавливать старую таверну «Дом на краю ночи», которая станет пристанищем для четырех поколений их семейства.
Этот сказочный сюжет Бэннер оборачивает ароматами буйно цветущей бугенвиллеи, горьким послевкусием лимончелло, шумом прибоя и прочей банальщиной, которой потчуют клиентов туроператоры.
Параллельно она замешивает штампы со сказками Итало Кальвино и рифмует мировые войны с финансовым кризисом 2008-го. В итоге получается колоритный, густой текст о любви к Италии во всех ее — даже самых бесхитростных — воплощениях. Словом, история для тех, кто уже дочитал «Неаполитанский квартет» Элены Ферранте и хочет какой-нибудь необременительной добавки.
Последние обсуждения