О крупном землетрясении в Армении сняли первый фильм

7 декабря 1988 года в Армении произошло землетрясение, стерты с лица земли города, погибли 25 тысяч человек, более полумиллиона лишились крова. Весь СССР пришел на помощь братскому народу, весь мир посылал специалистов, технику, продукты, медикаменты. Спустя 28 лет об этом снят первый игровой фильм, который должен отдать дань памяти погибших, напомнить о беде и солидарности.
Смотреть его трудно, писать о нем еще труднее: беду не отрецензируешь, горе не предмет для эстетического анализа. Но мы имеем дело с игровым кино, и даже зная масштабы катастрофы, ждем убедительности. Несообразность, небрежность здесь режут уже не глаз, а душу.

За важную для всех нас картину взялся Сарик Андреасян, до сих пор снимавший кино уровня «Беременного» или «Того еще Карлосона!». Чудеса бывают: вспомним путь режиссера, который пробовал перо на бесперспективных «Андриеше» и «Первом парне», пока не снял «Тени забытых предков» — и тогда стал Параджановым. Чудеса редки: «Землетрясению» не веришь с первого кадра, где герои, как в рекламном клипе, мчатся по горной дороге, демонстрируя на камеру счастливые улыбки. Потом случится авария, погибнут люди, и водитель — архитектор Константин — проведет годы в тюрьме, чтобы вернуться к семье в Армению как раз в миг землетрясения. Он видит из окна садящегося самолета, как под крылом обращается в пыль город, но ты волнуешься уже не за компьютерные макеты там внизу, а за лайнер, который зачем-то садится на разверзшуюся землю. И как только сообразишь, что такого не бывает, — доверие к фильму исчезает. Ведь это не лихое фэнтези наподобие «Экипажа», где возможно невозможное, — это как бы хроника реальной трагедии, потрясшей страну и мир.

Фильму о трагедии нужна история, чтобы в ней отразилась общая беда. Историю создавали четыре сценариста, собирая вместе мотивы разных, часто реальных судеб. Возник сюжет с парнем, который хочет мстить Константину за погибших родителей, и их примирением перед лицом национальной трагедии. Или со стариком отцом (умная работа Михаила Погосяна), который третирует будущего зятя, чего потом, после его героической гибели, не сможет себе простить. Возникла тема дефицитной сегодня солидарности: на помощь бедствующему народу спешат люди из соседнего Ростова и из далекой Франции. Андреасян коллекционирует в каждой минуте своей картины рекордное число кадров, работающих на рефлекторном уровне: нельзя со спокойным дыханием смотреть на мальчонку, который пытается разбудить умершую мать. Или на страдания красавицы, заваленной бетонными плитами, и на усилия тут же, на развалинах, влюбившегося юноши ее вытащить. Беда в том, что таким лирическим сценам в антураже висящей на волоске жизни тоже не веришь — слишком явно торчит цель авторов «утеплить» страшный рассказ, растрогать зрителя: мол, какой фильм без скоропостижной красивой любви!

И, наконец, возник мотив мародерства. Здесь тренированный на «Ограблении по-американски» режиссер оттягивается вволю — мародеры в как бы реалистическом фильме выглядят пришельцами из сугубо жанрового кино и своим упертым злодейством напоминают гангстеров из типового боевика. И ясно, что этот аттракцион тоже введен в картину «для оживляжа» — чтобы не заскучали те, кого не удалось пронять картинами гибнущего города.

То есть авторы не трагическое кино создают, а складывают пазл. Так они понимают свою задачу, у них такие навыки. Все изложенное вполне могло бы составить сюжет фильма, и осколки реальных судеб могли бы выглядеть правдиво — но их мало просто обозначить и сложить, как в конструкторе «Лего», последовательно «включая» тот или другой фабульный мотив. В них надо вдохнуть жизнь, свершить то чудо, какое подвластно только таланту. А без этого чуда, которому нельзя научить, даже такие опытные мастера, как Константин Лавроненко или Мария Миронова, выглядят статистами, послушно выполняющими заданные режиссером этюды.

Создатели «Землетрясения» слишком уповали на то, что тема фильма сама по себе никого не оставит равнодушным. Она, конечно, пробудит воспоминания — у каждого свои, всегда трагичные. И затронутые струны обязательно отзовутся — у каждого зазвучит своя мелодия, и, возможно, даже заглушит нестройные аккорды фильма. И то, что у авторов нелады со слухом, многие легко не заметят, как не замечают качество оркестра на траурной церемонии.

Но мы говорим об искусстве. А там «Карлосон», однажды возникнув, уже не отпустит — он и Шекспиру задаст свой уровень таланта и свою меру вкуса. И даже несомненная искренность и благородство намерений здесь не спасают. Чтобы делать кино, о «Карлосоне» нужно забыть. Совсем.