Не стало великого критика

Никогда не видел его в костюме.

Может, не там видел?

Да нет, набрал в поисковике Яндекса «Лев Аннинский», посмотрел его многочисленные фото. Вот Дмитрий Медведев вручает ему премию правительства РФ. Это 2015 год. Председатель правительства, как и положено, в строгом костюме, а Лев Александрович с галстуком, но в пуловерчике. И здесь через себя не переступил.

И таким я видел его везде — в «Литературной газете», где я работал с начала 90-х до начала 2000-х. В ЦДЛ, где проходили критические «круглые столы». По телевизору, где он провел несколько циклов потрясающих передач — «Серебро и чернь», «Мальчики державы», «Охота на Льва»… В редакции журнала «Родина», где он печатался в последнее время…

В клетчатых рубашках, в курточке, в вязанной шапочке. За спиной рюкзачок. Турист, спустившийся с горы. Он, конечно, не прибеднялся. Это был его стиль.

Во второй половине 80-х, в 90-е годы, когда я сам входил в критику, он был без всякого преувеличения моим литературным богом. Первые статьи я писал, до такой степени подражая ему, что в редакциях меня стыдили: «Ну, нельзя же прямо так под Льва Аннинского писать!» Я краснел, но сделать с собой ничего не мог.

Понимаете, он принес в русскую критику второй половины ХХ века какой-то стиль, которого в ней не было ни в ХХ, ни в XIX-м. Это был совершенно новый критический язык, который подхватило уже мое поколение литературных критиков 90-х. Писатель Георгий Владимов назвал нас «непуганым поколением». Все мы, не сомневаюсь, прошли учебу у Льва Аннинского. Но он-то из поколения изрядно «пуганого». Этот стиль отчасти блеснул в короткий период Серебряного века, а потом пропал, придавленный идеологией. Идеология диктовала язык не в меньшей степени, чем идеи.

А его язык был легкий, раскованный, очень афористичный. Монолог, который немедленно предполагал диалог, спор. Такой русский спор на всю ночь.

«Этот фильм отворил нам слезы» — о фильме «Летят журавли». Одной фразой он мог сказать больше, чем другие многостраничной статьей. В этой фразе есть все — о сталинской эпохе, о войне, об «оттепели»… Так писать умел только он.

При этом он никогда не скрывал, что продолжает традиции русских «шестидесятников» XIX столетия — Добролюбова, Чернышевского, Писарева. Называл это «перехватом темы». На примере произведений говорить не о литературе, а об обществе, вообще — о жизни. Нашей русской жизни.

Лев Аннинский писал о жизни и судьбе: «Клеймо времени на каждой строке»
«Шестидесятники» ХХ века, критики «Нового мира» Твардовского, не пустили его в свой круг. Там была своя идеология, а он не вписывался в нее. Он никуда не вписывался. Кто он был — «правый», «левый»? «Либерал», «патриот»? Внепартийный. Во всем.

Никогда не надевал на себя тогу Учителя, Мастера, Властителя дум. Хотя его читали и знали далеко за пределами литературной среды. Пожалуй, не было в последние несколько десятилетий критика более известного, чем Лев Аннинский. Но как-то при мне в «Литературной газете» его просили сократить свою статью, не влезала в макет, он тут же сел и сократил, как просили. «Я из старых метранпажей», — сказал он. Метранпаж — это типографский наборщик. Впрочем, старший. Тот, что отправлял окончательно набранный текст в печатный станок. В этой фразе — весь Лев Александрович.

Я сначала был уверен, что псевдоним свой, Аннинский, он придумал, намекая на Серебряный век, на поэта Иннокентия Анненского, самого изысканного из русских символистов.

Уже потом, когда мы познакомились, я выяснил, что он по отцу — из казачьего рода, из станицы Новоаннинской (Волгоградской области, а раньше области Войска Донского). А у меня там родная тетка жила и два двоюродных брата — Ермаки. Вот вам и Серебряный век!

На заседаниях жюри премии «Ясная Поляна», где мне выпало счастье общаться с ним наиболее близко, всегда шутил, даже ерничал. Но в статьях сквозь его ненавязчивый, блистательный язык чувствовалась всегда неколебимая позиция, внутренняя уверенность в своей правде. Просто он понимал, что бывает много «правд». Одна из его лучших, на мой взгляд, статей была о Горьком и Платонове — «Откровение и сокровение». И опять — одно название стоит целой статьи.

Он был критиком широчайшего диапазона — классика, современная русская литература, литература «братских народов», кино, театр… Он писал много, печатался много, никогда не уходил в эдакое протестное молчание, какой бы идеологический мороз ни был на дворе. Мог быть свободным вопреки всему…

Не стало великого критика.