Кульбит недопогашенного чинарика

После глубокой затяжки он заговорил:

— Папаша рос безотцовщиной, бабушка после ареста деда умерла, родителям было не до меня, пропадали на службе, я недополучил тепла и ласки, деда впоследствии реабилитировали, шлепнули ошибочно, попал под горячую руку, зато многих врагов выкорчевали заслуженно, государство избавилось от предателей, уничтожило дезертиров, стало сильнее, случайные жертвы при грандиозных пертурбациях неизбежны. Дедушка, кстати, вполне мог метнуться в двурушники, отщепенцы, недоброжелатели новых веяний, есть вероятность: ликвидировали вовремя.

Я поежился, представив себя в детстве без обоих дедушек (с материнской и отцовской сторон): один терпеливо учил кататься на велосипеде, второй занимался подготовкой к школе, под его приглядом я овладевал таблицей умножения и чистописанием.

— Бабушка негодовала за возведенную на деда напраслину, была домохозяйка, что с нее взять? Отсталый, неперспективный элемент. Проку от таких ограниченного ума обывателей никакого, — продолжал мой собеседник. — Перед державой стояли великие задачи, громадье планов, обстоятельства требовали бескомпромиссности. Я бы не удивился, если бы возроптавшую бабульку тоже спровадили по этапу. На перевоспитание. А то и на плаху. Чтоб никому неповадно стало превращаться в помеху. Все равно протянула она недолго.

Мысли мои невольно распространились на дорогих бабушек, спутниц дедушек: добренькие старушки не являлись выдающимися личностями и многогранными натурами, свои умения воплощали преимущественно на кухне, меня окутывали трогательной любовью — баловали яблочками, мятными пряничками, ирисками, шоколадными конфетками, покупали игрушки, водили в цирк.

Всматриваясь в подсвеченное огоньком сигареты лицо визави — оно мимически сопровождало летевшие с языка признания, я невольно проникался магией его обаяния и подчинялся силе его убежденности:

— На пути к великой цели не обойдешься без утрат, они извинительны. «Была бы страна родная…» — поется в замечательной песне. Во имя реализации вековечной мечты и родителями не грех поступиться. Это есть подлинно гуманистическая жертвенность! Лишь бы на пользу.

Тень сомнения не позволяла окончательно сомкнуться с его позицией:

— В распыл? Самых близких…

Он перебил:

— Быть выше жалости! Выше частнособственнических инстинктов, личных выгод! Несопоставимы шкурные мизерабельные интересы и неохватное счастье многомиллионного народонаселения! Перешагнуть предрассудки. Не поддаваться кажущейся неразрешимой уловке цепляния за прошлое. Только вперед! Не полагаешь же, что говорю с бухты-барахты… Я напряженно кумекую, калькулирую. Брось на весы четыре жизни и бесчисленные мириады судеб — и наглядно поймешь, какая чаша перетянет… Даже если прибавлю к этим четырем еще две жизни братьев деда, раскулаченных и тоже реабилитированных… Не сравниться объему отсеянных и восторжествовавших!

Приходилось признать: в подобном ракурсе я проблему не рассматривал, дедушка, преподавший азы арифметики, не предлагал задачку на соотношение жалких единиц и астрономических нулей.

— Допустим, — скорректировал свое несогласие я. — Допустим, родители не уделяли тебе должного внимания. А дедушку и бабушку ты практически не знал. Но совокупно они тебе подарили жизнь, худо-бедно вскормили…

Он мельнично, будто ветряными крыльями, замахал руками:

— Мало ли кто что кому дарил! Отвергаю постулат меркантилизма. Эдак и жену придется вывести из списка приношений на алтарь за то, что подарила мне двойню.

Я оторопел:

— И жене уготовал бы незавидную участь?

«Сухой закон» вместо первой брачной ночи

— Плюс тестю и теще, — рассмеялся он. — Отдам с потрохами и не дрогну ни мельчайшим мускулом, не поморщусь от нестерпимой боли, расстанусь, избавлюсь, уступлю в обмен на процветание мерзнущих, сирых, нищих… Голодающих… Даже не обсуждается! Если есть малейший шанс выторговать за мою никчемную дуру и ее туполобых предков хоть какой-то профит для процветания… Для отчизны. Ты еще о соседях по дому всхлипни или о шляющихся по улицам прохожих… — Он стряхнул пепел за перильца балкона. — Или возрыдай о собутыльниках… — И скользнул по мне скептически-пренебрежительным оценивающим взором. И скосил его в сторону комнаты, где шумно веселились покинутые нами приятели и приятельницы. — Всех, без разбору, без гнилого деликатничанья, без пустопорожних рассусоливаний… Чохом! Как поленья в костер! Чтоб согреть обездоленных. — И поковырял в зубах ногтем. — Ну и закусь подсунули… Отстой… Отбивные… Не угрызешь… Морс прокис. Только огурчики кондиционные, а селедка под шубой — слизь. Недотепистых выгадывающих пошляков, не соответствующих идеалу, компрометирующих статус борца… Включая недозрелое остолопистое потомство… В переплавку! Ради созидания образцового общества…

— Детей? — не поверил ушам я, хотя после его тирады образ сиротства, витавший в воздухе, сконденсировался, стал рельефным. — Своих детишек? Мальчика и девочку… Внешне похожих на тебя. И на жену. Неужели обречешь?.. Или только беспризорников? И врожденно дефективных?

Я напрасно опасался, что он запнется. Или замолчит. Возможно, он неверно истолковал мой возглас. Ни грана смущения не легло на победительную гримасу его физиономии.

— Всех! Пусть нанесу урон своей генеалогической ветви… А я немало вложил в своих трепетных крошек… Всю зарплату до копейки… Что ж, обращусь постфактум к психотерапевту, постараюсь выйти из состояния подавленности самостоятельно. Надо трезво сознавать, сколь масштабная дилемма на кону… Нельзя тормозить, медлить, топтаться на полпути… Где четверо, шестеро или десятеро, там негоже мелочиться. Ради коллективного благоденствия ставки повышаются беспредельно!

Следовало воздать должное колоссу переустройства замшелого бытия. Его концепция была разработана детально и всеохватно. Я не способен был встать вровень со столь размашистой самоотреченностью.

Он скорбно кривил губы, клонил голову, ожидая вердикта.

— Останешься один как перст… — бормотал я. — И, значит, последуешь за всеми своими… Замкнешь, так сказать, процессию на Голгофу… Или возглавишь? Ведь по твоим стопам пойдут увлеченные твоим недюжинным примером соратники. А тебе… Что тебе, обездоленному, останется? Истязаться? В одиночку мыкаться по осчастливленной планете? Лелеять море утрат?

— Э, нет, — встрепенулся он. — Тут включается обратный коленкор. Должен воочию убедиться в ненапрасности моих титанических стараний, должен насладиться плодам своих усилий…

Он отщелкнул недопогасший, совершивший в воздухе затейливый кульбит чинарик, мы вернулись в комнату. Донеслось его уютное мурлыканье на ушко супруге:

— Надо детишкам позвонить.

Последующее прозрение

Ясно как дважды два: пристанище временное. Прах извлекут, перезахоронят. Без почестей. Но — насколько временное? На сколько? Важна протяженность. Важна долгота отрезка, измеряемого — днями? неделями? месяцами? десятилетиями?

Размер многое определяет. Опомнятся, спохватятся… Прозреют, развенчают. Объявят не светочем, а мракобесом. Не Христом, а Иродом. Не героем, а предателем. Такое случалось. Не раз. Исторические прецеденты имеются. Как говорится, традиционная процедура. Привычная практика. Рутинная пересортица. Был первого класса, стал второго. С подпорченным имиджем, неважнецким товарным видом, компрометирующим бэкграундом. Ну и куда прикажете неликвид девать? Трудоемко выковыривать из-под нагромождения мраморных плит, из-под помпезного монумента. Поэтому пышный мемориал неуместен. Не по чину выспрен. Громоздок. Коль ранг понижен, придется и пьедестал понижать. Статусно, виртуально и — натурально, практически, фактически, наглядно. Чтоб зрение не вводило в искушение. Не навевало ненужных иллюзий и дезориентирующих приоритетов.

Равняться пристало на живых, а не на тлен. Тем паче дезавуированный тлен. Уличенный. В ненастоящести. Подтасовках. Подлогах. Лжи. Коррупции. Авантюризме. Волюнтаризме. Желании придать себе больше веса. Выдать себя за другого. Не того, кем реально являлся. В намерении возвеличить и преувеличить собственные заслуги. (На самом деле — мизерные.) Похитил, присвоил, приписал себе чужие успехи. Стяжал дешевую популистскую популярность. Непростительно! Вот и низвергнут. Обречен догнивать рядом с простыми смертными. Чтоб никому впредь не втемяшилось заноситься, высокомерничать!

Вернемся к истоку: какой ресурс отпущен на процесс прозрения? Вот проблема. От этого зависит количество венков и цветов, мрамора и гранита, бронзы и позолоты. Не прогадать! Впрочем, не страшно и с перехлестом. На данный миг. Воздать по инерции. Щедро. Не скупиться. Некрасиво скупиться. Скаредность пока неуместна. А уж потом зачтут каждое лыко в строку. Главное — не материальные затраты, а последующее прозрение. Покаяние. В заблуждении. Коллективном психозе. Умопомрачении. Проистекшем из преступного манипулирования сознанием. Этих-то манипуляторов и надо к ногтю. За ушко на солнышко. К стенке. За подлую злокозненность. Тогда остальные честные граждане вдохнут очищенный воздух полной грудью. И впредь не позволят. Никогда. Ни себе, ни другим. Обидных ошибок и досадных промахов. Прецеденты и примеры имеются. Опыт богатый. Аналогий бездна. Масса случаев резкого поумнения. Хоть отбавляй.