Джулиан Барнс: Ярлыки на литературу навешивают критики, а не писатели

30 ноября в Центральном доме художника в Москве начинает работать самая умная книжная ярмарка в мире — ярмарка Non/fiction. 18-я по счету она продлится до 4 декабря. Здесь вы сможете не только познакомиться с новинками серьезной художественной прозы и интеллектуальной литературы, но и принять участие в дискуссиях и «круглых столах», встретиться с любимыми авторами и задать любые вопросы. Главной интригой Non/fiction этого года является приезд делегации английских писателей в рамках участия Великобритании в ярмарке в качестве Почетного гостя. Среди них — безусловный классик современной прозы Джулиан Барнс. Его романы переводятся во всех странах мира, а в России выходят почти одновременно с английскими изданиями. Последний роман Барнса «Шум времени» о Дмитрии Шостаковиче вполне естественно вызвал особый интерес у российских читателей. Барнс крайне редко соглашается на интервью, но для «РГ» он сделал исключение. Благодарим Британский Совет за помощь в организации этой беседы.

Критики называют вас «апостолом постмодернизма», «литературным хамелеоном», имея в виду, что как только вам дают определение, вы тут же меняете «окрас» и пишете что-то неожиданное. В 90-е годы постмодернизм был самым модным литературным трендом в России, но никто не смог точно сформулировать это направление. В конце концов, кто-то предложил формулу: постмодернизм — это и есть попытка определить, что такое постмодернизм. А как вы сами его определяете?

Джулиан Барнс: Ярлыки на литературу навешивают критики, а не писатели. На мне было много таких «лейблов» за многие годы. Один американский критик назвал меня «предпостмодернистом» — до сих пор пытаюсь понять, что это значит. В любом случае мы, кажется, уже не вписываемся в эти ярлыки. Модернисты творили сто лет назад, постмодернисты (скажем, поколение Борхеса) уже давно мертвы. Кто мы сейчас, постпостмодернисты? Надеюсь, что нет. Мои романы, как вы правильно заметили, всегда отличаются друг от друга: одни формально новаторские, другие более традиционны. Я верен не абстрактному литературному течению, а конкретной книге, которую пишу. Давайте назовем это Пост-Лейбельной литературой.

Сначала вы удивили «Историей мира в 10 ½ главах», где была предложена альтернативная история цивилизации. Всемирный потоп, описанный глазами древесного червя… Рассказ о Чернобыльской трагедии от лица женщины, которая сошла с ума… Затем ваш «Попугай Флобера» взорвал жанр традиционной «biography». Роман «Дикобраз» с образом восточно-европейского диктатора, условного Тодора Живкова, где вы фактически предсказали суд над реальным руководителем болгарской компартии. Простите, но есть чувство, что вы провоцируете читателя, не позволяете жить в привычной системе культурных и политических координат. Вот и ваш последний роман «Шум времени»… В России даже обиделись: почему о Шостаковиче написал английский, а не русский писатель! Как бы вы сами определи свою литературную стратегию?

Джулиан Барнс: Мне очень жаль, если кто-то из русских обиделся на то, что я написал книгу о Шостаковиче. Но, строго говоря, он умер в 1975 году, так что у ваших писателей было 40 лет, чтобы написать о нем, если бы они хотели… О своей «литературной стратегии» я бы сказал так: я пишу о том, что больше всего меня интересует, в той форме, которая больше всего подходит моей идее. Думаю, что так работают все писатели, или по крайней мере должны. Вспомните Флобера: «Не бывает идеи без формы и формы без идеи». Мне кажется, что роман — это очень богатая и гибкая форма, и я счастлив смешивать вымысел с историей человечества, историей искусств, отдельной биографией и автобиографией — чем угодно, лишь бы это служило на благо роману. Я также думаю, что не должен предлагать читателям такую же книгу, какую уже выпускал. И они уже привыкли к этому. В то же время для меня очень важно создавать некую связь между автором и читателем. Я могу взять читателя с собой в самое неожиданное путешествие, но мне хотелось бы, чтобы он прошел этот путь без лишних проблем.

Ваш роман «Англия, Англия» когда-то поразил меня тем, что в нем постоянно чувствуется насмешка автора над темой, и в то же время это вполне серьезный роман о проблеме национальной идентичности. Насколько она возможна в наше время, и не пора ли признать, что ее куда проще фабриковать с помощью современных технологий? Такие «парки национальной жизни» для туристов, в том числе и для своих? Вопрос национальной идентичности остро стоит сегодня в России, а, например, на Украине это вообще вопрос №1, который затмил все. Но ведь и у вас на референдуме победили сторонники «брексита», то есть, будем говорить откровенно, поклонники «доброй, старой Британии». Таким образом, роман опять стал актуальным. Вы чувствуете себя визионером, или, по-русски говоря, пророком?

Джулиан Барнс: Я очень рад, что «Англия, Англия» стал актуальным в 2016 году. Я написал его в 1998 как предостережение, или подарок с ядом для моей страны к миллениуму. Посмотрите, во что вы превращаетесь! Это относилось не только к Англии, конечно. Если вы прогуляетесь по улице в центре любой европейской столицы, вы увидите одни и те же магазины, очень сходные житейские привычки. Европа гомогенизируется, становится однородной. Конечно, если это цена за то, чтобы не было больших войн — а их не было с 1945 года — то ее стоит заплатить. Но есть ощущение, что в ответ на гомогенизацию старые европейские страны создают разные тотемы национальности и оригинальности, как бы показывая, что нет никакой гомогенизации. Смотрите, у нас есть крикет, Биг Бен и Битлз! Все остальное — не имеет значения, самообман! А что касается визионеров, я считаю, что это ошибка для любого писателя — во всяком случае, для писателя моего типа — представлять себе, что он визионер. Просто иногда то, что ты пишешь, оказывается правдой. В моей «Истории мира…» 1989 года я позволил себе представить, что футбольная команда, за которую я болею всю жизнь, Лестер Сити, выиграла важный трофей. И в 2015 году они сделали это. Как вы понимаете, это очень соблазнительно — попытаться снова использовать этот прием.

За роман «Предчувствие конца» вы удостоены Букеровской премии, самой престижной в области англоязычной литературы. Могли бы и раньше вас этой премией наградить. Но я не могу понять, о чем этот роман? Это психологический триллер, финал которого обманывает любые ожидания — да! Но о чем он? О любви, о загадках женской психологии? Об отсутствии времени?

Джулиан Барнс: Жаль, что не поняли. Думаю, он об ответственности и раскаянии. Что именно означает наша личная ответственность за наши поступки и как точно можно измерить ее? Сравните с исторической ответственностью в первой части книги. И когда — спустя много лет — мы узнаем, что наша настоящая ответственность была не в том, о чем мы думали, тогда мы страдаем от чувства вины и раскаяния. Роман также о нашем времени и о нашей памяти. И это также, как вы верно сказали, психологический триллер. Мне очень приятно, когда читатели говорят мне, что после того, как закончили читать роман, они сразу возвращаются к началу и читают еще раз, чтобы найти, как это все произошло, и обнаружить ответы, которые они пропустили.

Что натолкнуло на мысль написать роман о Шостаковиче? Интерес к музыке или к герою романа как личности своей эпохи? Кажется, вы не придаете ей большого значения. Остается то, что существует поверх шума времени — музыка или даже стук сдвигаемых трех стаканов, рождающий музыкальное трезвучие…

Джулиан Барнс: Я люблю музыку Шостаковича с тех пор, как первый раз услышал ее примерно 55 лет назад. И хотя меня не очень интересуют жизни композиторов, примерно 35 лет назад я понял, что Шостакович не просто великий композитор, но также такой «case» (емкое английское слово, означающее «факт», «случай», «пример» — П. Б.) — отражение того, что происходит, когда Искусство сталкивается с Властью. И так я начал писать. Но, как вы видите, иногда проходит много времени до того, как идея становится романом.

Кто из русских писателей вам наиболее близок и дорог? Толстой? Достоевский?

Джулиан Барнс: Как и многие соотечественники, я обожаю Чехова. Около месяца назад я смотрел пьесы Чехова «Иванов», «Платонов», «Чайка» в Национальном Театре в Лондоне. И если бы не было Шекспира, я бы сказал, что Чехов — величайший мировой драматург. Мне близок Тургенев — это один из лучших писателей о любви. Толстой и Достоевский, конечно, тоже, хотя Толстой как автор «Анны Карениной» и большей части «Войны и мира» — это не тот Толстой, который учит нас, как жить. Гоголь, Горький, Гончаров… Будучи подростком, я любил Обломова, потому что тоже терпеть не мог вставать с постели… Я также отмечу две моих любимых русских книги, которые я перечитывал много раз: «Евгений Онегин» Пушкина и «Герой нашего времени» Лермонтова. Обе книги настоящие романы, так что, пожалуй, они и есть «предпостмодернистские».

Вы впервые приезжаете в Россию? Что бы вы хотели увидеть в ней в первую очередь?

Джулиан Барнс: Я уже бывал в Советском Союзе в 1965 году, когда был студентом. Мы с друзьями приехали из Лондона на машине. Минск, Смоленск, Москва, Ленинград, Москва, Харьков, Киев, Одесса, дальше Румыния. Я помню, как ходил в супермаркет ГУМ в Москве и купил множество пластинок Шостаковича, которые у меня до сих пор есть. Я думаю, что многое у вас с тех пор поменялось, но ведь и я изменился. Я стараюсь путешествовать по возможности без особых ожиданий. Что бы я хотел увидеть? Для начала было бы неплохо увидеть читателей.

Книжная ярмарка, на которой вас будут принимать, называется Non/fiction. Сейчас говорят о том, что литература «нонфикшн» или документальная проза, становится более востребованной читателями, чем вымышленные романы. «Шум времени» — это непридуманная проза. Что вы думаете об этом? И, если не секрет, о ком еще, кроме Флобера и Шостаковича, вы хотели бы написать?

Джулиан Барнс: Мне кажется, границы в литературе практически полностью разрушены в последние годы. И я думаю, что читателей это не беспокоит. Если книга их увлекает, они забывают, какая это проза. Что касается того, о чем я хочу написать… Я отправляюсь в поездку со своим агентом, а она еще не знает, что я пишу в данный момент. Было бы несправедливо рассказать об этом вашим читателям раньше, чем ей. Я сомневаюсь, что она читает по-русски… но, нет, я все же воздержусь!

Джулиан Патрик Барнс родился 19 января 1946 года в городе Лестер в центре Англии. С 1957 по 1964 годы учился в Школе Лондонского Сити, затем в Оксфордском университете на факультете западноевропейских языков. Первыми публикациями стали детективные рассказы под псевдонимом Дэн Кавана. Первый роман «Метроленд» о судьбе поколения бунтарей 1960-х годов был удостоен премии Сомерсета Моэма. Настоящим событием в литературе стал роман «История мира в 10 ½ главах». Роман «Попугай Флобера» (Премия Медичи, 1986) представляет собой исследование о роли автора в творческом процессе. Барнс трижды попадал в шорт-лист Букеровской премии, но стал ее лауреатом лишь в 2011 году за роман «Предчувствие конца». В 2011 году он также получил премию Дэвида Коэна. «Метроленд» и «Любовь и так далее» экранизированы в Великобритании и Франции.