Вечный огонь Федора Абрамова

В этом году исполняется сто лет Федору Абрамову и четыреста — предводителю раскола протопопу Аввакуму. Писателей, говоривших «горячим, образным, народным» языком, разделяют века. Но однажды им довелось встретиться в заполярном Пустозерске, где уже давно никто не живет…
Пустозерские кресты.Пустозерские кресты.

Именно здесь в XVII веке было написано, по определению Алексея Толстого, «гениальное «Житие» неистового протопопа». А в августе 1981 года сюда приехал Федор Александрович, чтобы поклониться Аввакуму. Историки называют Абрамова «внуком раскольников филипповского толка» — отец и мать писателя, как и многие его земляки-пинежане, происходили из старообрядческих семей. Что искал он на месте земляной тюрьмы, откуда 350 лет назад раздавались «великие на царский дом хулы»?

Табличка на месте сожжения мятежного протопопа.
… Осень 2019 года. В Устье у фамильного самовара меня встречает крестница писателя Агафья. За этим самоваром большая семья печорян Хайминых чаевничала с Федором Александровичем и его друзьями в дождливом августе 81-го.

— Заходят они с улицы — мокрые да холодные. Повесили свои куртки на веревки сушить, — вспоминает старшая дочь Хайминых Марина. — Сели за стол, а мы, дети, подглядывали.

— Сели, — продолжает ее мама, бывшая сельская учительница Елена Михайловна. — Абрамов говорит: «Может, что-то для сугрева примем?» Все одобрили. А голос-то у него собиристый, мужественный… Младшей дочке моей около двух было. «Как зовут? — спрашивает. — Агафья? Имя-то какое старинное! Крестницей моей будет».

Крестница Абрамова Агафья с дочками, хранительницами Памяти.
Приехавшие погостить в Устье дочки Агафьи — семилетние двойняшки Василиса и Варя — показывают мне отреставрированный двухэтажный дом Сумароковых, где когда-то жила их прабабушка. Род Хайминых — древний, печорский, ведет историю со времен Аввакума. Да и деревня сберегла печорскую жилку: крепкие дома, амбары, карбасы. В 1964 году в Устье из Пустозерска была перенесена последняя изба, а не так давно музей-заповедник начал воссоздавать здесь усадьбу Пустозерской волости.

Летом и осенью ворга (так здесь называют тропу) к месту сожжения протопопа Аввакума тянется в Пустозерск вдоль разнотравной некошеной пожни, по краям которой вросли в землю старые колхозные косилки. За пожней- пружинящее болотце, выше — парадный красно-белый ковер мхов и лишайников, уходящих зимой под снег. Вставай на лыжи и иди! Устанешь — вспоминай абрамовскую старуху Соломиду «Из колена Аввакумова», прошагавшую в Пустозерск из архангельской Пинеги в лютые морозы «четыреста верст але боле тайболой — лесами да тундрой».

Памятный знак Аввакуму — часть Пустозерской тропы.
О многом можно передумать на некоротком пути. И невозможно забыть, как возникает вдруг на горизонте исчезнувший город — одинокие кресты на угоре, подмятые низким арктическим небом.

Наверное, как раз в этом месте Абрамов воскликнул: «Да-а! Здесь нельзя было жить без веры — без великой веры! Вот они, корни наши». Друг писателя, участник того похода Виктор Толкачев с волнением вспоминает незабываемый день: «На обратном пути Федор Александрович снова и снова повторял: «Я счастлив. Счастлив, что побывал на земле, где творил великий духом Аввакум!» Возможно, где-то здесь и сегодня под нашими ногами, в одном из занесенных песком подвалов Пустозерска лежит подлинник «Жития», дошедший до нас только в копиях…

Община старообрядцев-поморцев построила в Пустозерске часовню.
В сумерках возвращаемся в Устье. Перебираю томики Абрамова на книжной полке, самые читаемые в доме Елены Михайловны. На зиму она остается здесь, хотя в семнадцати километрах, в Тельвиске — благоустроенная квартира, магазин. Но разве бросишь родовую избу на высоком угоре, что, по Абрамову: «в студеных краях, на краю земли, где зимой и дня не бывает, все ночь»?

— Кто захочет здесь жить — сможет, — ставит точку хозяйка.