Заповедник

Заповедник

Откровенно говоря, к Довлатову в Пушкинском заповеднике относятся… как бы это сказать — сдержанно. Если менее осторожно и напрямки — я бы не сказал, что его тут любят.

Нет, вообще писателя Довлатова здесь конечно же знают, произведения его читают и ценят высоко. Кроме «Заповедника», в котором он, как известно, про Пушкинские Горы и написал. В чем тут дело?

Думаю, что экскурсовод Довлатов своим «Заповедником» грубо нарушил неписаные корпоративные правила славного музейного коллектива: этот коллектив можно критиковать с любой степенью резкости — на вас если и обидятся, то не сильно. Но смеяться над этим коллективом лучше не надо, даже если вы Довлатов. Фактически Сергей Донатович оказался в безвыходном положении: со своим писательским даром, редким чувством стиля и необычайно острым чутьем на ложный пафос он попал в эту закрытую корпорацию милых и добрых людей, смысл деятельности которых как раз и состоял в пафосном отношении к Пушкину. Не написать об этом было выше его довлатовских сил. А когда написал — получилось смешно. Ну и что было делать?

Промучившись всю ночь в липком кошмаре страшных догадок, наутро, валя с больной головы на здоровую, я опять сказал себе: «Здравствуйте, Сергей Донатович!»
Получилось, что он вывел за руку из заповедника через одному ему известную волшебную довлатовскую дверцу своих героев на всеобщее обозрение. И кое-что в этом обозрении этим героям не понравилось. Разумеется, как и всегда бывает в таких случаях, герои предпочли пенять на автора. Что правильно.

Иду в Михайловском через поле в хвосте небольшой группки экскурсантов. Экскурсовод — эффектная брюнетка — говорит буквально следующее: «Конечно, Александр Сергеевич жил здесь полной жизнью. Но при этом сохранял духовную чистоту». Нет, думаю, как деликатно сказано — «полной жизнью». Да и «при этом» — тоже не слабо. Что называется, «здравствуйте, Сергей Донатович!»

Ваш покорный слуга оказался в этом месте и в это время не случайно. В деревне Березино, что неподалеку от Михайловского, группа читающих бизнесменов выкупила дом, в котором когда-то жил экскурсовод Довлатов. Дом, дышавший на ладан, укрепили, довели до состояния музейного экспоната, восстановив интерьер двух жилых комнат — довлатовской и хозяйской — и решили представить публике для посещений и воспоминаний о писателе.

«Дом Михал Иваныча производил страшное впечатление. На фоне облаков чернела покосившаяся антенна. Крыша местами провалилась, оголив неровные темные балки. Стены были небрежно обиты фанерой. Треснувшие стекла — заклеены газетной бумагой. Из бесчисленных щелей торчала грязная пакля.

В комнате хозяина стоял запах прокисшей еды. Над столом я увидел цветной портрет Мао из «Огонька». Рядом широко улыбался Гагарин. В раковине с черными кругами отбитой эмали плавали макароны. Ходики стояли. Утюг, заменявший гирю, касался пола…

— Главное, — сказал я, — вход отдельный.

— Ход отдельный, — согласился Михал Иваныч, — только заколоченный.

— А, — говорю, — жаль.

— Эйн момент, — сказал хозяин, разбежался и вышиб дверь ногой».

Рядом c этим домом один из читающих, понимающих и любящих искусство — точнее Юрий Васильевич Волкотруб — построил небольшую галерею, в которой разместил вернисаж Ольги Ильиной, пра-пра-правнучки Льва Сергеевича Пушкина. Словом, корреспондент «Российской газеты» был зван на вернисаж.

Именно там вышеупомянутый корреспондент и познакомился с молчаливым и загадочным человеком (назовем его N). В долгой вечерней беседе за бокалом белого сухого N доверительно сообщил, что решил заняться Пушкиным всерьез, поскольку понял, что великого поэта никто до сих пор не понимает правильно. И только ему, N, Пушкин открылся истинно. Мы помолчали. И что, — поинтересовался я с содроганием, — что вам открылось? А вы понимаете, почему «Капитанская дочка» названа именно так? — вопросом на вопрос ответил N. Нет, — хрипло признался я. Вот с этого и начните, — загробным голосом объявил N.

Промучившись всю ночь в липком кошмаре страшных догадок, наутро, валя с больной головы на здоровую, я опять сказал себе: «Здравствуйте, Сергей Донатович!»

«Потоцкий украшал свои монологи фантастическими деталями. Разыгрывал в лицах сцену дуэли. Один раз даже упал на траву. Заканчивал экскурсию таинственным метафизическим измышлением:

«Наконец после долгой и мучительной болезни великий гражданин России скончался. А Дантес все еще жив, товарищи…»

Лично мне по нраву позиция директора музея-заповедника Георгия Василевича. Он делает немало, чтобы Пушкин и Довлатов здесь не мешали друг другу, а помогали. Он уже давно открыл заповедник для талантливого, подлинного и интересного. Пусть каждый найдет здесь то, что лично ему дорого: русский пейзаж, живопись и фотографию, литературный текст и музыкальное произведение… Это Пушкинское пространство тем сильнее, чем оно более открыто таланту в любых его формах. Монастырский устав хорош для монастыря, но не для ландшафтного музея. Довлатов, разумеется, написал свою повесть не о Пушкинских Горах, а о стране, ставшей заповедником по отношению к остальному открытому миру. Заповедником со своими чудными и плохообъяснимыми правилами, мешающими жить нормальным людям.

Из того заповедника он уехал. А заповедник Пушкинский прекрасно усвоил довлатовский урок: чтобы быть жизнеспособным, надо стать открытым.

Иллюстрация к статье: Яндекс.Картинки

Читайте также

Оставить комментарий

Вы можете использовать HTML тэги: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>