В Вологде открылся музей знаменитого мастера деревенской прозы

Может, какого-то писателя и можно понять вне его дома, но только не Белова. Семья, родной очаг, деревня Тимониха, мама — на этих основаниях держался не только художественный мир Василия Белова, он сам только этим и жил. Нет, не случайно именно Белов написал «Лад» — прозаическую поэму об эстетике крестьянского уклада.
Уход мамы Анфисы Ивановны и умирание родной деревни — вот два величайших горя, которые писатель пережил в конце жизни. Именно Василию Белову посвящено одно из самых известных стихотворений Николая Рубцова:

Тихая моя родина!

Ивы, река, соловьи…

Мать моя здесь похоронена

В детские годы мои…

Отец Белова отец Иван Федорович погиб в 1943-м, мать Анфиса Ивановна одна поднимала четверых. Май 1945-го — это где-то в городах салют и песни, а в Тимонихе, не дождавшейся с войны отцов, братьев и мужей, женщины впрягались в оглобли, а дети ели глину.

«Помню, — рассказывал Василий Иванович, — как женщины, дети и старики, голодные и полураздетые, то тут, то там пилили свои же сени, чтобы истопить печи. Соли не было, вываривали рассол из старых деревянных кадок. Лошади сдохли, некоторые съедены, двенадцать баб на веревках без оглобель волокут плуг, тринадцатая идет за плугом. А дома ворота не закрываются, ползут и ползут нищие. Целыми семьями, в одиночку, от дома к дому, дальние и свои, русские и цыгане, калеки и просто полуживые от голода, дети и старики. И так ежедневно, много лет подряд, ведь еще и в 45-м и 46-м голод в наших местах был не меньше, чем в военное время…»

После семилетки пятнадцатилетнего мальчишку поставили счетоводом — других грамотеев на эту должность в колхозе не нашлось. Как-то Вася увидел в газете объявление о приеме в ФЗО и загорелся учиться. А такие вещи тогда решались на колхозном собрании — отпустить или не отпустить в город. И он поехал, как ему казалось налегке, а на самом-то деле — нагруженный всеми надеждами и всей болью Тимонихи. «Я начал заниматься литературой от горечи и боли, испытанных еще в детстве», — скажет Белов много лет спустя.

«Здесь даже кладбище только женское… Мужчины родились здесь, на этой земле, и ни один не вернулся в нее…» (из рассказа «Холмы»). Он сам несколько раз погибал в детстве — падал с крыши и с необъезженной лошади, травился окисью углерода, проваливался под лед, умирал от голода и страха, заблудившись в лесу… А вокруг были одни вдовы, да невесты, не дождавшиеся женихов, да матери, потерявшие сыновей.

Учился в Соколе — это рабочий городок на Сухоне, где в 30-е годы построили целлюлозно-бумажный комбинат, а вокруг — бараки. Отучившись, был и плотником, и столяром (полвека спустя сам настилал полы в храме, построенном им в Тимонихе), служил в армии, работал в райкоме комсомола, печатал стихи в местной газете, учился в Литинституте. Суетные, молодые годы. Но именно в то время душа собиралась, тихо готовилась выразить… нет, не себя выразить, а выговорить боль тех, кто остался там, в Тимонихе. Потом он напишет: «В мое сердце стучит пепел…»

* * *

23 октября Василию Ивановичу Белову исполнилось бы 83 года. Его тихий уход в 2012 году коснулся многих сердец. Тогда же родилась идея: сохранить вологодскую квартиру писателя в неприкосновенности и создать там музей.

Первым об этом в центральной прессе написал Станислав Лесневский, вслед за ним — «Российская газета». 12 марта этого года «РГ — Неделя» опубликовала целый разворот, посвященный будущему музею и проблемам его создания. Скептики тогда говорили: «Да вы с ума сошли! В стране море проблем, денег не хватает даже на охрану Эрмитажа, а вы хотите, чтобы государство выкупило квартиру для музея Белова. Чудес не бывает. Да и кто сейчас читает Белова…».

Да, истончился до слюдяной тонкости слой людей, способных «адекватно», как модно сейчас говорить, понимать классику. Но оказалось: Белова и читают, и любят, и помнят. «Привычное дело» (потрясшее когда-то Твардовского и Солженицына), «Лад», «Плотницкие рассказы» — эти названия не пустой звук для многих наших читателей.

И чудо произошло: вчера, 21 октября, в Вологде открыл свои двери музей-квартира Василия Белова. Конечно, вернее было бы устроить музей великого «деревенщика» в его родной деревне Тимонихе, где стоит его дом, восстановленный им Никольский храм (рядом с ним и похоронен Василий Иванович). Но, к великому несчастью, Тимониха почти обезлюдела, зимой она и вовсе пустеет. Туристам добраться туда сложно — три, а то и четыре часа на машине. Поэтому идея создать музей Белова в городской квартире писателя была и вынужденной, и выстраданной.

Теперь, чтобы окунуться в мир простодушных и неунывающих беловских героев, чтобы побывать там, где написаны «Бухтины вологодские» и «Год великого перелома», — для этого достаточно приехать в Вологду. От вокзала до дома N 5 на улице Октябрьской (где в первом подъезде находится теперь музей-квартира Василия Белова) — полчаса ходьбы.

Коридор, гостиная, кухня и кабинет окнами во двор. Папки с рукописями в коридоре. Книги до потолка. На стенах — этюды старых русских художников. Обычная интеллигентная квартира, ничего нарочито деревенского. И иконы не напоказ, а в самом заветном углу, над рабочим столом.

Кто бывал здесь? Рассказывает вдова писателя Ольга Сергеевна: «Мы переехали сюда не так и давно — в 1987 году, но здесь столько хорошего народу успело перебывать: Борис Штоколов, Валентин Распутин, Виктор Лихоносов, Валентин Курбатов… Отец Тихон Шевкунов вот здесь, в гостиной, песни пел. Он его и соборовал последним…»

* * *

Это может показаться странным, но в городе, славном именами Батюшкова, Шаламова, Яшина, Орлова, Рубцова, Тендрякова, Астафьева и многих других писателей и поэтов, до сих пор не было достойного литературного музея! Поэтому нет сомнений, что музей Василия Белова станет авторитетным центром по изучению феномена «вологодской литературы». Но ведь Белов — это не только большая литература. За каждой его страницей стоит судьба северного крестьянства. От вологодской деревни неотделимы ни книги, ни жизни вологодских писателей и поэтов.

Для многих вологжан, по большей части горожан в первом или втором поколении, дом Белова — это колыбель родовой памяти. Это больше, чем гаванский дом Хемингуэя для кубинцев, чем усадьба Уильяма Фолкнера для американцев, чем дом Маркеса для колумбийцев.

Белову было всего тридцать с небольшим, когда в 1966 году выходит «Привычное дело», через два года — «Плотницкие рассказы». Вещи, ошеломившие пронзительной правдой о военной и послевоенной деревне. Иван Африканович! Как забыть его — обобранного налогами, бесправного, рано надорвавшегося.

«Привычное дело» и сегодня звучит как реквием.

Трагедия русской деревни, подкошенной годами коллективизации, отдавшей последнее, что имела, фронту — сегодня о ней редко вспоминают, отделываясь по праздникам общей фразой «подвиг тыла». А, может, потому и не вспоминают, чтобы не оглядываться и вовсе в ту, деревенскую, сторону. Ведь как туда посмотреть без стыда. Как взглянуть в черные глазницы брошенных ферм, закрытых школ, в глаза спившихся от тоски мужиков…

Вчера мой вологодский товарищ, литературный критик Андрей Смолин прислал мне несколько страниц своих воспоминаний о Белове. Есть там такая история. В 1985 году большая делегация писателей отправилась в Тотьму открывать памятник Рубцову. Плыли на теплоходе и, понятное дело, нашлась и выпивка. Единственным, кто не участвовал в застолье, был Василий Иванович. Видно было: переживает. Только на другой день, протрезвев, поняли причину беловских переживаний. «Утром, после завтрака, — вспоминает Андрей Смолин, — Белов спустился в нашу каюту. «Ой, ребята, — сказал он, — не надо бы нам пить…» Мы молчали, не зная, что и ответить нашему старшему товарищу…»

Из автобиографии Василия Белова
В наших местах в 1930-е годы детей частенько вообще не регистрировали, юридически я как бы и не существовал. Месяц и день рождения я придумал себе сам, 23 октября, поскольку мама и бабушка Ермошиха сказали, что я родился то ли за неделю до Покрова, то ли неделей позже. Меня крестил подпольно какой-то странствующий священник…