В ГМИИ им. А.С. Пушкина открылась выставка Александра Тышлера

«Волшебно и хорошо», — записала в своем дневнике художница Татьяна Маврина, вернувшись с выставки Александра Тышлера в ГМИИ им. А.С. Пушкина в марте 1966 года. Та выставка стала одним из знаковых событий художественной жизни в эпоху оттепели, на которой побывала «вся Москва». «Волшебно и хорошо» — можно повторить вслед за Мавриной, но уже о только что открывшейся в ГМИИ им. А.С. Пушкина выставке «Александр Тышлер. Игра и лицедейство» (Волхонка, 14).

Приуроченная отнюдь не к грядущему юбилею художника (в 2018-м исполнится 120 лет со дня рождения Тышлера), а к изданию каталога его произведений, что находятся в собрании музея, выставка отличается цельностью и внятной гармоничной структурой (куратор Анна Чудецкая). За точку отсчета взято замечание критика Якова Тугенхольда, увидевшего в работах Тышлера «склонность к игре и лицедейству». Этот вкус к игре, к театральному волшебству, к преображению мира фантазией объединяет три больших блока экспозиции: живописное и графическое наследие мастера (от раннего карандашного портрета юной Ванды 1918 года до гуашей и картин середины 1970-х), вырезанные из дерева скульптурные серии «Дриады» и «Невесты», созданные в 1950-1960-х, и, конечно, его театральные работы, включая эскизы декораций и костюмов к легендарному «Королю Лиру», поставленному в 1935-м в Государственном еврейском театре (ГОСЕТ) с Соломоном Михоэлсом в главной роли…

Цельности выставки много способствовало и то, что «крылатый реалист», как назвал Тышлера Григорий Козинцев в своей книге «Шекспир — наш современник», не умел изменять себе. Собственно, это был тот «вид несдающегося противостояния натиску мира», который Глеб Поспелов считал одной из основных черт лучшей отечественной культуры 1920-1930-х годов. Тышлер был среди тех, кто этот стоицизм «противостояние натиску мира» сохранил и в более поздние годы. Причем в случае Тышлера это противостояние не несло ни примет сурового самоотречения, ни, пожалуй, даже жертвенности. Напротив, казалось, мягкий юмор и безудержная фантазия, способная превратить шляпку на голове героини в целый город или, как минимум, торт со свечками ко дню рождения, — его единственный способ защиты от мира. Достаточно взглянуть, на его позднюю серию 1970-х «Путешествие», чтобы почувствовать, какой странной девчонкой был его муза. Вместо крылатого Пегаса у нее раскрашенная деревянная лошадка, словно прискакавшая из мелитопольского детства, из столярной мастерской отца. За спиной — арфа и компания легкокрылых малышей-путти, увязавшихся за музой и успевающих на лету извлекать божественные звуки из воздушных струн. В другой раз — на спине ее деревянного Пегаса высится домик с флажками флюгеров и трубадурами на балконах. В руках у музы — то свирель, то гитара. И летит она — почти кентавр — над лесами, городами и над пропастями эпохи… Балаганчик, да и только!

Балаганчик этот, как и карусели, и клоуны с бубенцами, родом не только из яркого и шумного южного детства (в многодетной семье столяра с говорящей фамилией Тышлер он был младшим, восьмым ребенком), но и из стихов Блока, из поэзии Серебряного века. И из школы-студии Александры Экстер, которая была одним из центров притяжения молодежи в тяжелейших 1918-1919 годах в Киеве, ее посещал двадцатилетний художник. К тому времени у Тышлера за плечами были пять лет Киевского Художественного училища. А за год в мастерской Экстер он не только познакомился с новыми «парижскими» веяниями в искусстве, будь то кубизм или кубофутуризм, но и обрел друзей на всю жизнь. В частности, в мастерской Экстер бывали Люба Козинцева, которая потом выйдет замуж на Эренбурга, и ее младший брат Гриша (тот самый, кто поставит «Гамлета»), Надежда Хазина (будущая жена Мандельштама), художник Ниссон Шифрин (он станет главным художником Театра Советской Армии)… Здесь же бывали и Шкловский, и Мандельштам, и Эренбург…

Киев тогда, наряду с Одессой, был плавильным котлом, в котором встречались разные культуры: украинская и русская, французская и татарская, немецкая, польская, плюс культура выходцев из еврейских местечек Восточной Европы, где говорили на идиш… Представители практически каждой из диаспор воспринимали революцию как шанс для развития национальной культуры. Гражданская война разогрела этот котел до состояния взрыва. У Александра Тышлера, у которого один брат был убит махновцами, другой — повешен «врангелевцами», выбора практически не было. В 1919-м он отправляется воевать на стороне большевиков. Когда год спустя он вернется в родной Мелитополь, родные признаются, что не чаяли увидеть младшенького в живых. Жуть погромов, вольницы батьки Махно, убийств Гражданской войны у Тышлера останутся, только в рисунках двух обезглавленных женщин (и эхом отзовутся в экспрессивном образе «Казненного ангела» 1964-1965 годов), серии «Погром» (1925) и иллюстрации к поэме Сельвинского «Уляляевщина», где за вольным казаком, скачущим по степи, влечется привязанное к хвосту лошади женское тело.

Эти трагические образы образуют отдельную часть выставки — In Memoriam.

Но, как правило, в работах художника напряженное противопоставление трагического и лирического начала остается подспудным. Лишь в театральных работах над трагедиями Шекспира у Тышлера вновь проступает «древний хаос» мира, заключенный в жесткую структуру шкатулки-сцены. Его портрет Михоэлса в роли Лира поражает сдержанной выразительностью образа.

В других работах жесткость архитектурной формы служит тому, чтобы стать опорой для мощного лирического высказывания. Достаточно взглянуть на его образы женщин: от нежнейшего портрета первой жены Анастасии Степановны, почти в духе итальянских портретов Ренессанса, но с певчими птицами в волосах, до послевоенного портрета девушки с письмом и птицей, в которой можно узнать Флору Сыркину, его вторую жену, — чтобы понять, что слова Тышлера «Я хочу дарить людям радость» — вполне точная формулировка его задачи.