01.03.2017
«Мамаша Кураж» Бертольда Брехта, ставшего едва ли не главным драматургом сегодняшнего времени, написана в 1939 году, но ее предсказательная сила не успела оказать своего воздействия на мир — война разразилась, когда еще не остыли чернила рукописи.
Так пьеса из предсказания стала идеальным описанием механизма войны, в который вновь и вновь ввергается человечество. И если для самого Брехта были важны конкретные экономические и политические обстоятельства, запускающие этот механизм, то для его потомков они все больше обретали силу метафизического кошмара, в который погружается цивилизация.
По-настоящему страшным мгновением нового спектакля «Мамаши Кураж», поставленного знаменитым греческим режиссером Теодором Терзопулосом на большой сцене Александринки, становится гибель дочери Кураж Катрин. Пульсирующий немой комочек девичьей плоти в самозабвенном исполнении Юлии Марченко неожиданно оказывается среди зрителей левого яруса и оттуда нестерпимо громко колотит в барабан, чтобы предупредить обреченный на гибель город об опасности.
Казалось бы, чего только не повидал уже зритель Александринки в спектакле Терзопулоса. В церемониальном марше рыцари смерти в фантастических латах рассекали наклонный сценический планшет, а из оркестровой ямы им навстречу восставала полная извращенного эротизма фигура Смерти с пепельно-черной копной колосьев в руках (Дмитрий Бутеев). Два мускулистых красавца-качка, два сына Кураж (Владимир Колганов и Николай Белин) были истерзаны и пропали, пока воинственная и полная энтузиазма мамаша в исполнении Елены Немзер везла свой фургон, больше похожий на элегантный корф. Красный нож голгофы перерезал все новые и новые головы, косил ряды серых одинаковых мужчин в костюмах, образующих дизайнерский узор задника.
Но ни в одной из этих впечатляющих своей мрачной красотой сцен спектакль, кажется, не достигал того простого и страшного эффекта, как здесь. Крик немой Катрин и стук ее барабана, прямо посреди зала, над партером, отзывается в сердце каждого: ведь это по нам бьет ее барабан, нас предупреждает и оплакивает ее истошный стон.
По-настоящему страшным мгновением нового спектакля Теодора Терзопулоса становится гибель дочери Кураж Катрин
Теодор Терзопулос сделал, кажется, простой выбор. Вне всякой актуализации (да и вправду, зачем: современней этой пьесы Брехта трудно что-либо отыскать в мировой драме) он вместе с автором экспрессивных костюмов Анастасией Нефедовой двинул на нас мощные и лаконичные войска своего метафизического театра.
Не Тридцатилетняя война (о которой, вроде бы, писал Брехт) и не нынешняя, которую уже прозвали «гибридной», а сам Тонатос, то есть — воля к смерти — определяет логику этого спектакля. Оркестровая яма — где четверо музыкантов играют музыку Пауля Дессау в оркестровке Панайотиса Велианитиса — упирается прямо в партер и буквально являет собой могильную яму, из которой восставшим из ада призраком на высоких котурнах вновь и вновь поднимается Смерть в своих пепельных доспехах.
А начинается спектакль и вовсе символично. Рассказчиком, читающим страшные брехтовские ремарки о триумфальном шествии войны, здесь оказывается величественный и саркастичный Николай Мартон, старейший актер Александринки, панибратски, по свойски, почти радостно приветствующий каждую новую смерть: «Смертушка-умница!», — говорит он, или еще откровенней: «Ненавижу любовь, обожаю смерть». И его гротескно-сладострастная улыбка становится символической маской всего спектакля.
Вообще, в этом спектакле, где война нерасторжимо слилась с миром, впечатляющая красота смерти празднует свою победу в каждом элементе.
Священник, цинично меняющий кресты в зависимости от правящей партии (Сергей Паршин), и повар, нравственный распад которого впечатан в каждое его движение (Игорь Волков), тесно сжав Кураж с двух сторон, могут быть довольны — торговля религиозными и материальными ценностями приносит небывалый доход, пока все новые и новые ряды людей в серых костюмах готовы класть свои головы под гильотину циничной власти. В этой машине войны Кураж-Немзер, кажется, так и не успевает осознать смерть собственных детей.
В Петербурге на Основной сцене Александринского театра 24 февраля состоится премьера спектакля «Мамаша Кураж и ее дети» по пьесе Бертольта Брехта в переводе Соломона Апта.
Выпускает его выдающийся греческий режиссер Теодорос Терзопулос, один из лидеров Европейского театра, инициатор движения всемирных Театральных олимпиад, ведущий специалист мирового театра по древнегреческой трагедии, основатель и руководитель афинского театра «Аттис».
В 2006 году он поставил в Александринке «Эдипа-царя» по Софоклу, затем «Конец игры» Беккета, это третья постановка.
Накануне премьеры режиссер встретился со зрителями и рассказал, что в 1983 году ставил «Мамашу Кураж…» в Государственном театре Северной Греции, о стажировке в театре «Берлинер ансамбль» и своем учителе Хайнере Мюллере.
Автором сценографии нового спектакля стал сам Теодорос Терзопулос, художник по костюмам — Анастасия Нефедова (Москва). Роль мамаши Кураж отдана заслуженной артистке России, актрисе Александринского театра Елене Немзер. Режиссер использует в спектакле зонги немецкого композитора, соавтора Брехта Пауля Дессау и музыку своего давнего друга, греческого композитора Панайотиса Велианитиса.
Обращение к театру Брехта для вас не случайно?
Теодорос Терзопулос: В 1971 году я оказался в Германии. Первым спектаклем, который увидел в театре «Берлинер ансамбль», был «Мамаша Кураж и ее дети» с Еленой Вайгель (жена Брехта) в заглавной роли. Я пять лет стажировался в основанном Брехтом театре, в числе моих учителей был Хайнер Мюллер, ставший моим другом и коллегой, крупнейший немецкий драматург, режиссер, последователь Брехта. Я вошел в храм Брехта с трепетом.
Готовился очень серьезно: выучил немецкий и прочитал много его произведений. Мюллер много рассказывал мне о нем.
Брехт постоянно в себе сомневался. Он до последнего момента работал над текстом, правил его. То и дело переписывал текст спектакля «Мамаша Кураж», который он сам поставил. Было множество проблем между ним и актерами: они настолько запутывались, и многие из них очень агрессивно реагировали. Об этом можно прочитать в архивных материалах.
Я был близким другом семьи Брехта, дружил с его дочерью Барбарой, актрисой, она видела мои постановки и говорила мне: «Ты негодник, предал моего отца!», я отвечал: «А он предал Шекспира и Софокла, тоже был обработчиком». И на этом наши споры заканчивались, у меня не было никаких проблем.
Чем нынешняя постановка «Мамаши Кураж» отличается от той, давнишней?
Теодорос Терзопулос: Пьеса написана накануне Второй мировой войны, имеет подзаголовок «Хроника времен Тридцатилетней войны». Мы в своем спектакле обращаемся к современным войнам, к каждодневному насилию и разрушениям. Вместе с потрясающими актерами Александринского театра мы упорно шли к актуальной интерпретации эпического текста Брехта, стремясь приблизить его к реалиям сегодняшнего дня, в котором война зачастую маскируется под мир и прогресс. Здесь я перехожу в другое измерение — антиутопию. Оставляю начало Брехта, начало отстраненности, игры с жестом, политический подтекст. Перехожу к метафизическому измерению. В первой моей работе я был привязан ко Второй мировой войне, и это было более линейное прочтение. Тогда была большая постановка, задействовано 60 актеров. Прошло 35 лет, я чему-то научился. И мир изменился.
Вас можно назвать специалистом не только по греческому и немецкому театрам, но и по российскому?
Теодорос Терзопулос: Тридцать лет я приезжаю в Россию. Если собрать все то, что здесь сделал, получится не менее десяти страниц. Даже не заметил, как все это произошло. Только с Аллой Демидовой мы сделали четыре постановки на Таганке, сыграли 300 спектаклей по всему миру. Бартошевич, Смелянский, критик и подруга Тарковского Волкова (я был знаком и с самим Тарковским, с его семьей и с актерами)… Три постановки в Петербурге в Александринском театре. «Вакханки» в Электротеатре Станиславский. У меня много друзей в Москве. Думаем о сотрудничестве с Евгением Мироновым и с другими режиссерами и актерами.
Я работаю с определенными актерами, и с течением времени мы начинаем очень хорошо друг друга понимать. У меня есть свое мнение и представление о русском театре. Я видел его агонию в сложный период перестройки, поиски нового, свежего. Можно заметить заимствования из немецкого театра у русского актера, которые ему не идут, потому что не монтируется одно с другим, и это противоречие сразу видно. Я настаиваю на том, что это вопрос образования.
Конечно, Россия — это великая страна в театральном плане, с великими актерами и некоторыми великими режиссерами.
Народный артист России Игорь Волков:
— Терзопулос — необыкновенный режиссер. Мне всегда сложно работать в его спектаклях. Но вместе с тем это очень увлекательный процесс, требующий освоения принципов особого способа существования актера эпического, трагического театра. Этим способом Терзопулос блистательно владеет и прививает его нам, воспитанным в традиции русского психологического театра. Я использую основы актерского метода Терзопулоса и рекомендую их молодых артистам. Этот метод заставляет актера каждую секунду быть энергетически наполненным. Иначе эпический стиль сразу превращается в фальшь, актер просто громко говорит, вещает. А театр — это обмен энергией между зрительным залом и сценой! И чем больше энергетики актер вкладывает, тем больше отдача от зрительного зала. Поэтому я очень благодарен Теодоросу за то, что он взял меня во все три свои работы в Александринском театре: на роль Креонта в «Эдипе-царе» Софокла, Клова — в «Конце игры» Беккета, Повара в «Мамаше Кураж» Брехта.
Последние обсуждения